Как и зачем я писал апокриф к Властелину колец

Некоторое время назад редакция «Семечек» обратилась ко мне с просьбой — «написать для нашего журнала некоторое эссе о своей работе над книгой, о побудительных мотивах и выборе героев». Просьба эта повергла меня в изрядное недоумение, ибо писать о собственном романе — занятие, согласитесь, по меньшей мере странное. (Помнится, некогда граф Толстой в специальном «эссе» вздумал разъяснить читающей публике — чего он, собственно, имел ей сказать в «Анне Карениной»; у кого как, а у меня лично те разъяснения вызвали в памяти с одной стороны армейский анекдот: «Повторяю для особо тупых!..», а с другой — поговорку «Промолчишь — за умного сойдешь».) В этом примерно смысле я и ответствовал тогда «Семечкам»; те, однако, от затеи своей не отступились, а, напротив того, не поленились снабдить меня списком конкретных вопросов. Итак…

Начну я, как ни странно, со стандартного вопроса «Несколько слов о себе» — и не потому даже, что он идет первым по списку. Дело в том, что я не являюсь литератором — ни формально (я не состою ни в каких писательских организациях, а гонорары в структуре моих доходов составляют пренебрежимо-малую часть), ни по сути (написание художественных тескстов для меня не единственная, и даже, пожалуй, не главная сфера деятельности). Я — старший научный сотрудник Палеонтологического института Академии наук (того самого, где некогда трудился Ефремов), в профессиональном сообществе известен как автор почти сотни работ по систематике хелицеровых и исторической биогеографии. В последние годы, впрочем, нашел более для себя интересным возиться не с ископаемыми членистоногими, а с живыми детьми: спецкурсы в физ-мат гимназиях, летние практики — зимние школы, etc; написал пару учебников, ввязался в создание принципиально нового школьного курса по естествознанию; и если как-то расставлять преференции, то, наверно, именно этот род деятельности окажется для меня сейчас наиважнейшим. Заканчивал биофак Московского Университета (известный рассадник вольтерьянства), основу жизненного опыта приобрел в экспедициях по Сибири и Средней Азии; по жизненным устремлениям — гедонист и эпикуреец, по жизненным установкам — рационал и скептик. Картинка ясна?

Я это, собственно, к тому, что «Кольценосца» (равно как и предыдущий свой роман, «Евангелие от Афрания») писал исключительно для собственного удовольствия и для развлечения приятелей; в этом смысле меня, вероятно, следует называть «графоманом». А графоман может писать хорошо или плохо (бывали, между прочим, и гениальные графоманы — Грибоедов с Кэрроллом, для примера), но он никогда не станет писать конъюнктурно, т.е. применяясь ко вкусам издателя либо некого обобщенного «читателя-покупателя»; графоман всегда пишет — «для своих» (для членов некой тусовки, или персонально для Алисы Лидделл — неважно).

Так вот, и «Кольценосец» писан для вполне определенной аудитории: это просто еще одна «сказка для научных сотрудников младшего возраста», к числу коих принадлежу и я сам. Для скептиков и агностиков, которые были воспитаны на Стругацких и Хемингуэе, и для которых Толкиен — всего лишь неплохой (хотя и нудноватый) детский писатель. Именно эта публика и поимела максимальный кайф от романа; именно в их отзывах и повторяется с наибольшей частотой столь милое сердцу любого автора словосочетание, как «бессонная ночь»…

И — с другой стороны — я где-то понимаю чувства тех «профессиональных толкинистов», которые сдуру выложили кровный тридцатник за книжку, а там такое!.. такое!.. Это ж вроде как тинэйджер, повернутый на пиратских романах, купил бы томик некого Дж.Г.Байрона, прельстившись на заголовок «Корсар», и потом разорялся бы в сетях: «Полная муть — любви какой-то понаверчено, и ни одного путнего абордажа… А название такое — не иначе как для коммерческой раскрутки, иначе кто ж эту нудятину купит!» Ну поймите же, ребята — это просто не для вас писано! И уж коли ты схватился за чужое (а это ведь видно на раз, с трех абзацев, нес па?) — так не надо потом блажить, как арканзасский лопух, которому заезжие прохиндеи впарили «Королевского жирафа»…

Однако реакция по-детски разобиженных толкинистов выводит нас на одну по-настоящему интересную проблему: о «рационализации и утилизации» вторичных миров, созданных демиургами-предшественниками. (Так ли уж «первичен» мир, в котором мы с вами живем — т.е. был ли на самом деле Ричард III злобным горбуном-клятвопреступником, а Александр Невский — chevalier sans peur et sans reproche — это вопрос отдельный и далеко выходящий за рамки нашего эссе.) У истоков этой литературной традиции — лицедейства на фоне чужих масок и декораций, — стоит грек Дион Златоуст, живший во времена Римской империи; препарируя скальпелем иронии Гомеровский текст (и строго следуя при этом его «фактологии»!), он весьма убедительно доказывал, что в Троянской войне греки-ахейцы потерпели от греков-троянцев сокрушительное поражение и отбыли домой несолоно хлебавши, а все дальнейшее было, выражаясь нынешним языком, чистейшей воды пиаром.

Так вот, есть два варианта обращения с исходным миром. Во-первых, можно механически раздвинуть его во времени или в пространстве — тогда выйдет сиквел. Сиквел — штука принципиально вторичная и коньюнктурная, и мне лично примеры сиквелов, ставших сколь-нибудь заметными литературными явлениями, неизвестны (сериалы, типа похождений лейтенанта Форкосигана или полковника Исаева — это особая статья). Более того, полноценное «продолжение» невозможно дописать даже к своему собственному тексту: «Двадцать лет спустя» против «Трех мушкетеров» или «Сказка о Тройке» против «Понедельника» — это, согласитесь, как плотник насупротив столяра и Каштанка насупротив человека…

Принципиально иной вариант — апокриф: взгляд на общеизвестные события (реального или кем-то вымышленного мира — без разницы: кто мы, собствено такие, чтоб судить о вторичности миров?), но другими глазами. Естественно, что и сам мир апокрифа в итоге оказывается, по факту, совершенно иным, соотносясь с исходным — ну, в лучшем случае как мир д’Артаньяна и Миледи с реальной Францией эпохи Людовика XIII… или — как раз наоборот?.. а впрочем, если вдуматься, какая разница? Важно, что если мир сиквела в принципе являет собой репродукцию (которая абсолютно ничего не добавляет самому оригиналу), то картины миров апокрифа и, так сказать, канона могут — по крайней мере, в идеале — составить «стереопару», сообщающую каноническому миру дополнительную «объемность». Вот именно на этом поле и играли все уважающие себя авторы, начиная с упомянутого Диона Златоуста — получая временами весьма достойные результаты. (И что любопытно: сиквел к самому себе создать невозможно, а вот достойный апокриф — пожалуйста; взять хоть лемовский «Осмотр на месте»…)

Однако тут сразу возникает трудноразрешимое противоречие морального характера. Сколь-нибудь интересные картины возникают лишь тогда, когда некий мир рассмотрен с непривычной этической или эстетической позиции — максимально далекой от позиции его создателя. И вот ортодоксальный поборник «либертэ, фратернитэ и эгалитэ» Марк Твен отправляет своего янки в мир рыцарского идеала, убедительнейшим образом демонстрируя, что все эти Мерлины и Галахады часто врали и редко мылись; Сапковский бодро и весело обращает Страну Чудес в черный хоррор, да еще и замешанный на клиническом психоанализе отношений профессора Доджсона и маленькой Алисы Лидделл; а феминистка Глория Говард, с позиции жены капитана Ахава, доказывает как дважды два, что вся эта дурацкая охота за Белым Китом — игры в солдатики остановившихся в своем развитии недорослей, апофеоз мужского инфантилизма и безответственности… Литературная состоятельность всех упомянутых произведений несомненна; а вот этично ли так обращаться с исходными текстами Мелвилла, Кэрролла и легенд Артуровского цикла — вопрос неочевидный.

И, между прочим, не праздный. Мне, например, прочитавшему в детстве «Янки при дворе короля Артура» раньше настоящих легенд о рыцарях Круглого стола, Марк Твен отравил своей желчью восприятие этого кусочка мировой культуры навсегда и до полного «не могу»: только откроешь что-нибудь эдакое, возвышенно-рыцарское, как в памяти немедля всплывает нечто вроде: «Снова встал сэр Кэй, и снова заработала его фабрика вранья. Но на этот раз топливом был я, и тут мне стало не до шуток». (А потом еще и Струацкие, что называется, углУбили — с «товарищем Мерилном» и «добрым сэром Мельниченко»…) Так что менее всего мне бы хотелось — вот те крест на пузе, честное пионерское под салютом! — тем же манером отравить какому-нибудь подростку грядущее восприятие Толкиена… Подыскивая место для «Кольценосца» в длинном ряду литературных апокрифов, я бы сам рискнул поставить его рядом с нежно любимым мною «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» (причем именно с фильмом, а не с пьесой). Изысканно-парадоксальная постмодернистская Игра, затеянная Томом Стоппардом в шекспировских декорациях, — вот тот уровень отношений с первичным Текстом, к которому я стремился; насколько это у меня получилось — судить не мне, а читателю…

Ну, а теперь — главный вопрос, который мне задают постоянно: «Чем вас привлек мир „Властелина Колец“ — настолько, что вам захотелось написать продолжение?» Если в двух словах, то меня привлекла логическая задача: дать непротиворечивое объяснение ряду очевидных несообразностей в той картине мира Средиземья, что нарисована Профессором, и показать, что несообразности эти — кажущиеся. Как это ни парадоксально, но я опровергал именно широко известный тезис «Профессор был неправ» (который, волею АСТ, украшает обложку «Кольценосца»)… Впрочем, по порядку.

«Главным мотивом и основным импульсом мифотворчества Толкина была, как нам представляется, радость созидания огромного целостного, развернутого в пространстве и во времени воображаемого мира. Именно эта „радость творения“ лежит в основе эстетико-религиозной концепции Толкина — концепции „со-творчества“, сближающей истинного Художника, созидающего собственный мир, с самим Творцом. […] Писатель создает, по-видимому, самую целостную в истории литературы „индивидуальную“ мифологию: воображаемый мир со своей „книгой бытия“, историей и историческими хрониками, географией, языками, и т. п. Столь тщательно и подробно воссозданная вымышленная вселенная не имеет близкого литературного аналога [выделено мною — К.Е.]» (Кабаков Р.И.: (Повелитель колец ( Дж.Р.Р.Толкина и проблема современного литературного мифотворчества)«. Короче говоря: мир, созданный Профессором, оказался НАСТОЯЩИМ, более того — ЕДИНСТВЕННО НАСТОЯЩИМ на всю фэнтэзи. Ну, а ноблесс — оно, как известно, оближ…

Вряд ли кому придет в голову всерьез анализировать функционирование экосистемы бесплодной пустыни, населенной хищными червяками размером с электричку, которые питаются шагающими экскаваторами, а потом потеют психоделиками: фэнтэзи — она и есть фэнтэзи, какой с нее спрос? Иное дело — Средиземье; степень проработанности и совершенства толкиеновского мира к подобного рода естественно-историческим штудиям вполне располагает, а местами — просто-таки на них провоцирует… И здесь напрашивается одно странное на первый взгляд сопоставление: Толкиен — Ефремов.

Помните «Час Быка»? — социологическое анатомирование тоталитаризма плюс любопытные (хотя местами и затянутые) философские отступления на самые разнообразные темы. Но, кроме всего этого, там была еще и сама планета — очень любопытная: ось вращения, совмещенная с линией орбиты (итог — отсутствие смены времен года), восемь материков, сгруппированных четырехзвенными венчиками в средних широтах каждого из полушарий (возникающая при таком «открытом экваторе» система океанских течений обеспечивает очень теплый и ровный климат, типа мезозойского); и уж если мы видим реликтовые гигантские деревья (вроде меллорнов), то будьте уверены — отсутствие опасных для подобных конструкций ветров будет бузупречно обосновано особенностями атмосферной циркуляции в пассатных кольцах планеты при данном типе климата… Примечательно, что все эти особенности физической географии Торманса введены Ефремовым чисто «для оживляжа»: для решения стоящей перед автором художественной задачи они абсолютно несущественны. Просто геолог Ефремов (а он, как-никак, лауреатом Госпремии СССР стал за научные, а не за литературные достижения!) в принципе не мог измышлять такие детали халтурно: тут уж либо чисто — либо никак.

Толкиен тоже был практикующим ученым, но не естествоиспытателем, как Ефремов, а гуманитарием — лингвистом; потому и фундамент профессиональных знаний, на котором он возводил свое Средиземье, был несколько иным. Для меня вполне очевидно, что Игра, которую затеял с Мирозданием оксфордский профессор, началась (не хронологически, а именно по сути!) как раз с сотворения несуществующих языков — со своими алфавитами и сводами грамматических правил. Затем — именно «под эти языки»! — создавались записанные на них эпосы; «под эпосы» — сложившие их народы, а уже «под народы» — степи, горы и леса, где те могли бы вволю пасти свои табуны, возводить цитадели и сражаться против «Тьмы с Востока». Именно в такой очередности: «Вначале было Слово» — в чистом виде… «Музыка Айнур»… Поистине великолепная лабораторная модель Акта Творения!

Только вот последнюю, неодушевленную, составляющую Средиземья — сиречь его физическую географию — филолог Толкиен творил явно без интереса, по обязанности (если не сказать — «от себя и с отвращением»). С понятным результатом… Из статьи в статью кочует тот факт, что Профессор, описывая многомесячный Quest своих героев, добросовестно выверил — по дням — фазы луны. Охотно верю. Печаль в том, что он при этом оставил без внимания куда более существенные элементы тамошнего естествено-исторического background’а.

Физический мир Средиземья имеет ряд «встроенных дефектов» — никуда от этого не денешься… Переслегин в своей известной работе «Обязана ли фэнтэзи быть глупой?» дает детальную классификацию ошибок, допускаемых авторами фэнтэзийных текстов, и в качестве примера т.н. «профессиональной неустранимой ошибки» приводит именно эпопею Толкиена: «Действие происходит там в мире геологически неустойчивом. Профессор английской литературы Толкиен не знал теорию динамики литосферных плит! Между тем, топография Белерианда и Эриадора чрезвычайно важны для сюжета, вследствие чего исправить авторскую ошибку не представляется возможным».

Чисто для примера (по специальной заявке «Семечек»). Если у нас существеут единственный континент — Средиземье, это означает, что конвекционные токи в мантии планеты формируют единую ячейку, т.е. вся «легкая» континентальная кора собрана над единым полюсом опускания мантийного вещества, вроде как мыльная пена — над воронкой водослива. (На Земле мантийный цикл переходил в такую одноячейковую фазу минимум дважды — в середине протерозоя и в позднем палеозое; как раз тогда и возникали единые суперконтиненты — Мегагея и Пангея.) При столкновении микроконтинентов они «слипаются» и «мнутся в складки» (Гималаи, поднявшиеся по линии столкновения плывшего на север Индостана с Евразией). Так что в центральной части единого континента, вроде Средиземья, обязательно должно существовать охрененное нагорье — масштабов Тибета. Ну, и где оно?..

А теперь — внимание! В принципе, такого рода ошибки — это, конечно, совершеннейшая чепуха. В «уголовом кодексе» Переслегина «Профессиональная неустранимая ошибка» («профессиональная» — это потому, что заметит ее только профессионал) — одна из самых безобидных «статей», проходит по разделу «Допустимые ошибки». Ежу понятно, что не может человек одинаково ориентироваться и в лингвистике, и в геологии (подозреваю, что Ефремов в своих тормансианских языках налепил никак не меньше этих самых «профессиональных ошибок», нежели Толкиен — в тектонике Средиземья).

Так что вполне можно бы на этом месте объявить Профессору амнистию: дескать, проступок несомненно имел место быть, однако особой общественной опасности не представляет. Распишись вот тут — и с вещами на выход… И — признай тем самым «Властелина Колец» обыкновенным фэнтэзийным текстом; ну, в смысле — ХОРОШИМ фэнтэзийным текстом, скажем, из первой пятерки…

Вам такой вариант нравится?..

Вот и мне — нет.

Потому что «Властелин Колец» — не ХОРОШИЙ, и даже не ЛУЧШИЙ. Он — ЕДИНСТВЕННЫЙ В СВОЕМ РОДЕ. И потому ни о какой амнистии и речи быть не может: мы будем биться за полную реабилитацию по всем пунктам.

Мы будем исходить из той посылки, что мир Средиземья столь же реален, как наш — «с метрикой Римана, принципом неопределенности, физическим вакуумом и пьяницей Брутом». И если какие-то детали строения этого мира кажутся нам не укладывающимися в существующие представления — это наши проблемы, а не его.

С другой стороны — законы природы мы будем чтить не менее, чем Остап — Уголовный кодекс. «Зеленое солнце придумать нетрудно, — писал сам Толкиен. — Трудно придумать мир, где оно было бы естественным». Так вот, в Средиземье солнце имеет нормальный цвет (и, надо полагать, относится к спектральному классу G-2), сила тяжести и геохимия явно не отличаются от здешних, и даже лунный месяц равен 28 дням… Так что действовать нам надлежит, как и принято в европейской рационалистической традиции, по «Бритве Оккама»: к магии и всякого рода потусторонним силам апеллировать можно — но лишь после того, как исчерпаны все иные, «материалистические», варианты объяснения.

И тогда оказывается, что все естественно-исторические несообразности мира Средиземья успешно снимаются при одном-единственном допущении: что Толкиен описывает не всю тамошнюю Ойкумену, а лишь ее часть, конкретно — северо-западный угол. Собственно, это никакое не допущение: оригинальная карта Толкиена явно неслучайно оборвана на юге и на востоке; а откуда, собственно, следует, что за означенными пределами находится «место, где Земля закругляется»? Там без труда найдется местечко не только для упомянутого нами гипотетического «центрального нагорья», но и для иных материков и архипелагов…

Раз мир Средиземья столь же реален, как наш, то он — естественно — и столь же неисчерпаем, как наш. У него наверняка есть множество аспектов, которые Толкиен опустил в своих описаниях, просто не сочтя их заслуживающими внимания. Например, экономика в романтическом мире Профессора отсутствует напрочь — ну в точности как тот секс в Советском Союзе… Но ведь и в рыцарских романах нашего, здешнего, мира мы вряд ли отыщем какие-либо упоминания об этих пошлых материях! Так что мне не кажется столь уж большой натяжкой предположить — по аналогии, — что и население Средиземья, помимо борьбы с Черным Властелином и его присными, еще и сеяло-пахало, торговало, грабило etc. Героические хоббиты по ходу своего Quest’а питались не только «травами и кроликами» с эльфийскими хлебцами, но и со вкусом пили пиво в трактирах. А уж за пиво-то точно надо платить (то есть можно, конечно, и не платить, но это уже будет совсем другой роман — не рыцарский, а криминальный, или хотя бы плутовской). Вопрос на засыпку: какими монетами они при этом расплачивались? Правильно чешете репу — нету этого у Профессора, напрочь…

Вот этот-то вопросик о ходящей в Средиземье монете (коим я многократно ставил в тупик знакомых знатоков Толкиена) и послужил для меня отправной точкой для целого ряда умозаключений. Вот, к примеру, Рохан: а чем там занималось население? Нет, «лучшие в Средиземье кони» — это, все конечно, очень бла-ародно, но только основой эконимики коневодство ну никак служить не может… Или вот неисчислимые рати Черного Властелина — чего они там кушают у себя, в Мордорских пустынях, тушканчиков, что ль? Льва Гумилева-то мы, слава богу, все читали, представление о механизмах экспансии имеем… Да и вообще, вот вам стоИт стольный град посередь пустыни — ну не бывает такого… Ан нет — такое как раз бывает! Города в пустыне — это ведь накрывшиеся медным тазом городские цивилизации Сахельской Африки: кончился «Атлантический оптимум», Сахара поперла на саванну — и привет горячий… Впрочем, пардон! — это уже и не «Властелин Колец» вовсе, а «Кольценосец»…

Опять-таки: раз мир Средиземья реален, то реальны и населяющие его люди. Если все эти Арагорны и Фарамиры — не «литературные образы», а исторические личности, фигурирующие в эпосах народов Северо-Запада (честь литературной обработки коих эпосов и принадлежит профессору Толкиену), то и мнения об их деяниях могут бытовать весьма различные. Что, собственно, мы регулярно и наблюдаем в нашем собственном мире: Ричард III вдруг оказывается благороднейшим человеком, заплатившим за это свое благородство не только головой и престолом, но и посмертной репутацией, а Жанна д’Арк — психопаткой с садистскими наклонностями, которой на том костре самое место… А еще в Средиземье наверняка есть свой пиар и информационные войны (куда ж без них?); может быть даже есть свой академик Фоменко, доказывающий на голубом глазу, что никакой Второй Эпохи не было вовсе, Ангбад — это ни что иное как Мордор, а Фингон, Исилдур и Арагорн — одно историческое лицо…

И однако же — разнообразие точек зрения на предмет вовсе не отменяет ясности оценок; скорее наоборот. Фэнтэзи, по моим представлениям — жанр с чрезвычайно строгим каноном (строже нее, наверное, только классический детектив «закрытого типа»); среди характерных черт фэнтэзи (таких, как средневековая структура мира в пространстве и времени, средневековая структура тонкого мира, т.е. противоречие между реально существующими Абсолютным злом и Абсолютным добром) Переслегиным перечислена и «Последовательная эстетика романтизма — романтическое восприятие (автором, героями, читателями) войны, любви, подвига, смерти». А отсюда с необходимостью следует разделение персонажей на «хороших» и «плохих» — именно эта «черно-белость» восприятия и делает произведения фэнтэзи столь привлекательными для подростков. Иными словами: нравственный релятивизм в фэнтэзи категорически запрещен самим каноном — вроде как нарушение единства времени и места действия в классической трагедии или сыщик, оказавшийся убийцей в классическом детективе.

У Толкиена по этой части полный порядок — настолько, что для многих читателей (особенно возрастом постарше) «Властелин Колец» так и остался вариацией американского боевика: команда «хороших парней» идет себе и мочит «плохих парней», котрые плохи уже тем, что играют не за нашу команду (ремейк хулиганского отрочества: «ребята с нашего двора» versus «ребята из дома, где химчистка»). На самом-то деле это не совсем так (и, скорее, совсем не так), но взгляд этот распространен весьма и весьма… Так что когда мне настала пора расставлять на доске фигуры, я положил для себя следующее: ладно, пускай будут «черные» и «белые» (канон обязывает), но уж по крайней мере граница между теми и другими у нас будет проведена не по фарватеру реки Андуин, а несколько более извилистым образом — по типу как в жизни бывает…

И еще одно. Романтическая традиция вовсе не подразумевает априорного отношения к любому «человеку с той стороны» как к исчадию ада — т.е. того, что последовательно и неуклонно практикует Толкиен. И пусть мы вполне всерьез убиваем друг дружку у стен монастыря Дешо, но разве из этого следует, что Рошфор уступает в благородстве Атосу? Не говоря уж о том, что среди людей Ноттингемского шерифа непременно есть Энгельрик Ли, а среди афганских разбойников атамана Камала — будущие рисальдары. Помните знаменитое киплинговское:

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут

Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд.

Но нет Востока, и Запада нет, что — племя, родина, род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?

Так вот, Толкиену явно милее первые его строки, а мне — последние. Хотя и то, и другое — романтизм девяносто шестой пробы…

И в заключении — о моем отношении к самому Профессору; оно весьма двойственно. Я преклоняюсь перед Толкиеном-Демиургом, создателем потрясающей собственной Вселенной, а вот к Толкиену-Рассказчику, автору повествования о Quest’е четырех хоббитов, отношусь довольно равнодушно. Иными словами — театральные декорации показались мне много величественнее и интереснее той пьесы, что в них разыграна (как хорошо высказался Терри Пратчет: «Горы у Толкиена обладают большей индивидуальностью, нежели персонажи»)… Так что голову даю на отруб: «Последний Кольценосец» — не последняя Игра (пардон за плоский каламбур), которую еще сыграют с миром Профессора. С Миром, который Текст… «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» — да здравствуют Розенкранц и Гильденстерн!

ПОСТСКРИПТУМ. Закончив свое эссе, я обнаружил, что некоторые из заданных мне вопросы так и осталась «неотвеченными». Придется — отдельно.

В фэнтази сплошь и рядом соседствуют люди, эльфы, орки и еще каждой твари по паре. Скажите как естествоиспытатель, в реальном мире могли бы развиться и ужиться несколько разумных видов?

Как естествоиспытатель, я — увы! — нахожу это совершенно невозможным: достаточно вспомнить, как наши с вами ненаглядные предки — кроманьонцы — произвели «Окончательное решение неандертальского вопроса» (NB: разумность неандертальцев, совершавших сложные погребальные обряды, сейчас не вызывает у археологов ни малейшего сомнения). А вот как сочинитель — не вижу в этом ничего особенного: почему бы им не развиться в ходе естественной эволюции в разных, «параллельных», мирах, а потом встретиться? Как это там у пана Сапковского — «Сопряжение Сфер»?

Странно, что Вы, занимаясь пауками, не ввели в роман реабилитированную Шелоб. Откуда вдруг такой аскетизм?

Оттуда, что существование наземного членистоного, более крупного, чем палеозойские стрекозы-меганевриды с размахом крыльев в 70 см — опять-таки увы! — категорически запрещено особенностями их дыхательной и кровеносной систем (вот в море, при жаберном дыхании, это возможно — трехметровые ракоскорпионы тому примером). Впрочем, для Толкиена и Стругацких (с их «пандорскими ракопауками») такие проколы вполне изинительны, но вот для палеонтолога Обручева, породившего в «Плутонии» муравьев размером с собаку — это бесспорная «желтая карточка»…

Одним из серьезных грехов Толкина представляется наличие «облигатно злых» разумных видов. Не этим ли обусловлена инверсия «хорошего и плохого» в «Кольценосце»? Согласитесь, что Ваши эльфы серьезно отличаются от канонических.

Ну, во-первых, мои эльфы отнюдь не «облигатно злые». Цитирую своих рецензентов: «Эльфы у Еськова не злые и не добрые — они просто чужие. Это другая раса и другая цивилизация, преследующая свои цели, и выживание людей не является необходимым условием для достижения этих целей (вполне по Лиддел-Гарту)» (В.Гончаров); «У Еськова даже эльфы, которые по авторской задумке должны выглядеть существами абсолютно чуждыми и непостижимыми, рассматривающими человечество как часть окружающего пейзажа (этакие злокозненные людены), вызывают не столько ненависть, сколько жалость» (В.Владимирский); по мне — так ребята все поняли правильно… А насчет «канонических эльфов» — загляните-ка в «Сильмарильон»: те еще фрукты… авокады… А это ведь они там друг с дружкой так обходились, чего уж говорить о всяких расово-неполноценных людишках…

Сейчас принято ругать науку, в том числе и в фантастике: «Ученые сделали бомбу, ученые поворачивали реки»… С этой позиции Мордор и впрямь видится угрозой экологически чистому эльфийскому миру. Как Вы думаете, какой вид приобрела бы Земля, если бы магия существовала в качестве альтернативы техническому прогрессу? Избежали бы мы, например экологических катастроф?

Ну, для начала, САМИ УЧЕНЫЕ не делали бомбу и не поворачивали рек: «Что мое, то мое, а чужих статей ты мне не пришьешь, гражданин начальник!» Не хотелось бы также повторять банальности — вроде той, что открытый учеными пеницилин спас больше людей, чем их погибло в двух мировых войнах (которые развязали — ну уж точно не ученые)… Что же касается цивилизации, построенной не на технологии, а на магии, то я полагаю сумму человеческих неприятностей величиной примерно постоянной, не зависящей ни от типа цивилизации, ни от уровня ее развития. Ну, было бы вместо загазованности воздуха — повальное буйство каких-нибудь энергетических вампиров, вместо угрозы ядерной войны — противостояние супермагов, ежесекундно готовых обратить все живое на планете в булыжники; только и всего… («Если бы исполнялись все желания (а именно к этому сводится в конечном счете магия — К.Е.), то жизнь на Земле была бы ужаснее ада».)

Скажите, положа руку на сердце, зачем Вы погубили Альмандина и Джакузи, убийца?

Тяжелый вопрос. Лева Вершинин (он читал роман в рукописи) чуть не со слезами на глазах упрашивал меня их спасти, или хотя бы оставить в тексте эдакую «лазейку неопределенности»… Судьба не только умбарских разведчиков, но и ВСЕХ моих героев — это ответ Толкиену, с его идиллической картинкой всенародного чествования героических хоббитов («Кричали женщины ура// и в воздух чепчики бросали»)… Помните замечательный рассказ «Арена» Фредерика Брауна? Ну, как некая сверхцилизаия похитила по человеку из двух космических армад , изготовившихся к «последнему и решительному», и повелела им драться один на один: проигравший губит тем самым и всю свою цивилизацию. Наш, проявив чудеса доблести и смекалки, сумел-таки победить — после чего очнулся в своем патрульном космоботе и узнал по радио из штаба, что вся армада врага рассыпалась в пыль от первого же пристрелочного залпа: «…Какой-то неизвестный резонансный эффект, ученые пока не разобрались. Жаль, что все обошлось без тебя!» — «Так точно, сэр! Мне тоже жаль, что все обошлось без меня»… Вот такой финал мне как-то ближе.

В романе очень сочно описаны всяческие шпионские штучки. Откуда почерпнуты эти знания? Неужто подготовка российских ученых настолько универсальна?

Подготовка российских ученых (по крайней мере у нас, в Московском университете) была достаточно универсальна для того, чтобы уразуметь: прежде чем изобретать велосипед — загляни в книжки. Насчет конкрено «шпионских штучек» — есть множество писателей, для которых шпионаж был точно таким же ремеслом, как для Толкиена лингвистика, а для Ефремова — геология: Грэм Грин, Ле Карре, Суворов; профессиональных «примочек», которые каждый из них небрежно раскидал по страницам своих книг, хватит на десятерых любителей вроде меня — только не ленись подбирать . Есть у меня, правда, и знакомые офицеры СВР, однако не могу сказать, чтобы общение с ними сколь-нибудь существенно пополнило мой багаж, почерпнутый из «Аквариума», «Русского дома» и т.п. Вот историей спецслужб и разведывательных операций я действительно интересовался предметно, однако к «шпионским штучкам» это имеет до странности малое отношение: там как раз все крайне прозаично.

Как Ваша рукопись оказалась в издательстве АСТ? Как с Вами работали редакторы, если работали? Много ли пришлось вносить корректив?

Рукопись в АСТ передал Сергей Бережной. Редакторская работа свелась к минимальной стилистческой правке (да и ту я частью принял, а частью отверг) — ни на что другое я бы просто не согласился… Единственный забавный момент во всей этой истории — то, как меня лишили псевдонима. Дело в том, что автором рукописи значился — уж Игра, так Игра! — некий Алистер Мак-Нейклот, уроженец Глазго, выпускник Эдинбургского университета, сотрудник отдела энтомологии Британского музея; поэтому и все эпиграфы в романе английские, а в меряют все ярдами и фунтами. Даже назывался он поначалу иначе — «Зеркало эльфов»; ну, вы поняли: «Зеркало эльфов» Алистера Мак-Нейклота — «Пушки Наварона» Алистера Маклина, с парафразами ряда сюжетных ходов. А какую я «легенду» слепил этому самому Мак-Нейклоту — пальчики оближешь! Автор монографии «Осы-сфециды аридных регионов Южного полушария и проблема Гондванских ареалов» (а я сам действительно много занимался Гондванскими ареалами), участник путешествия на верблюдах через Сахару, когда в нагорье Ахаггар была открыта целая система микрооазисов с уникальной реликтовой фауной (такая экспедиция действительно была, году в 88 или 89-ом)… А Науменко всю эту изысканную игру возьми, да и прихлопни сходу — как таракана мраморным пресс-папье: вы, дескать, раскрученный автор (это он про «Афрания»; столько, блин, интересного о себе узнаешь!..), а потому прятать вас за псевдонимом коммерчески нецелесообразно. Я ему — а как же Олди, и эта, как ее — Хаецкая, да? Ну, говорит, тогда время другое было, а сейчас народ желает поддерживать трудовым рублем отечественного товаропроизводителя… Вообщем, сдал я тогда беднягу Мак-Нейклота — петух трижды не кукарекнул; до сих пор страдаю — может надо было тода распереться, а?

По наши сведениям, Вы были на Интерпрессконе. Каковы Ваши впечатления от конвента?

Очень классно посидели, пообщались; познакомился с кучей симпатичных людей. Общее впечатление — замечательная реинкарнация наших когдатошних студенческих пьянок. Что ж до официальных результатов… Первое место за роман, с гигантским отрывом, взял Лукьяненко, второе — ваш покорный слуга, ну а уж дальше — всякая мелочь пузатая: Пелевины там всякие, Дьяченки, Лазарчуки. Ну — очень смешные результаты… То есть для дурака, конечно, «второе место на Интерпрессконе» — повод делать пальцы веером, а вот для умного — почесать репу: дорого ли стоит признание аудитории, которая (по факту) ценит Лукьяненко втрое выше, чем Пелевина?

Самый глупый вопрос: каковы Ваши творческие планы?

Есть, как сейчас выражаются, совместный проект — с Левой Вершининым; жанр — альтернативная история. Что получится — будем посмотреть…

Ну вот, теперь вроде точно — все. Если не угодил своим «эссе» — извиняйте.

Я ведь по натуре не Белинский. И не Пушкин. Я по натуре — Штильмарк. Не пишу романы, а тискаю рОманы: нравится — слушай, нет — отвали от шконки и гундось. В таком вот аксепте.

Кирилл Еськов