Барщина в СССР...
Что скажете какая барщина в самом передовом cоциальном строе? Ан нет была таковая. Вот например образчик не совсем понятного нонешнему поколению юмора 70-х:
"Пятнадцать лет работают ученые из НИИ "Галактика" в подшефном совхозе. Высвобожденные работники совхоза за это время успешно защитили диссертации и,
вероятно, скоро смогут работать на полях самостоятельно."
Это про нее, барщину. Участвовали в ней и студенты, и армия, и заводы, но сегодня я приведу
фрагмент авторских воспоминаний о барщине в проектном институте.
От меня иллюстрации и редкие ремарки.
В Советском Союзе, в условиях всеобщей занятости и уравниловки, когда все профессии оплачивались примерно одинаково, даже самые жалкие, ни к чему не способные людишки брезговали пачкать руки и не без успеха искали более теплых местечек. Началось катастрофическое размывание нижнего слоя общественной пирамиды, состоявшего из людей грубого физического труда. Все хотели быть начальниками, клерками, сидеть в теплых конторах и - вне зависимости от своих реальных способностей - с важным видом перебирать бумажки, а между тем во дворах громоздились горы неубранного мусора, краны текли, и некому было обмывать лежачих больных.
Отсюда последовали дикие и губительные для общества вещи. Во-первых, черная работа, от которой все дружно бегали, никуда от этого не исчезла, а просто переместилась на более высокие этажи общества, как бы преследуя своих беглецов. Но при этом она обременила и множество действительно ценных специалистов, попусту растрачивая их время и отваживая от собственной профессии. Теперь, в отсутствии медсестер, врач сам должен был возиться с каждой мелкой болячкой, ставить клизмы и т.п.
Это же самое замечаем в проектных организациях, где должности чертежников годами оставались вакантными, а инженеры, призванные заниматься расчетами, вместо того рисовали штампы и рамочки, утрачивая остатки институтских знаний. И поскольку их работа все больше сводилась к такому беспросветному, безмозглому черчению, множество талантливых молодых людей, способных принести обществу неоценимую пользу, с болью в сердце отворачивалось от своей дискредитированной профессии и уходило шабашить куда-нибудь еще.
NB. Кстати компьютеризация уничтожила почти под корень, как копировщиков и чертежников, так и машинисток.
Во-вторых, люмпены, все-таки оставшиеся на своих местах, почувствовали себя незаменимыми, обнаглели и стали творить что им вздумается. Чернорабочий пьянствовал целыми неделями, не боясь увольнения, потому что нигде не находилось желающих занять его место. Продавщицы хамили покупателям, у кабинетов безграмотных районных врачей выстраивались гигантские очереди, пока те услаждали себя чаем, уборщицы в часы пик запирали на станциях метро половину входных дверей, чтобы потом меньше было уборки. Диктат хама становился невыносимым до такой степени, что многие из-за одного этого ненавидели советскую власть, хотя нередко и сами принадлежали к тому же отродью.
NB : А нонче этот диктат плавно сместился в чиновничий кабинет... Причем люди похоже те-же, что и в свое время за прилавком...
В-третьих, люмпены оставались главным образом на тех непрестижных местах, где существовала во зможность прямых злоупотреблений. В домоуправлениях обыкновенно хватало слесарей, потому что они взимали с каждого жильца по трешке и даже червонцу за ремонт крана. Уцелевшие при больницах нянечки обслуживали только тех пациентов, за которых платили родственники, и игнорировали прочих, хотя бы те были при смерти. Могильщики на кладбищах отказывались хоронить без огромной мзды. Водители автобаз совершали левые рейсы, таксисты требовали чаевых.
В результате государству то и дело приходилось напрямую отрывать квалифицированных работников от своих занятий, чтобы выполнить те или иные черные работы, на которые не имелось достаточного количества штатных исполнителей. Основных направлений такого рода было три - добровольная народная дружина, овощебаза и колхоз...Но это не всё...
Когда по соседству завершалось строительство или капитальный ремонт какого-нибудь дома, инженеров-строителей направляли туда в качестве чернорабочих. Прораб объяснял, что следует сделать, и пропадал до вечера. Большей частью приходилось освобождать здание от гигантских объемов строительного мусора, который рабочие бросали себе под ноги и считали ниже своего достоинства убирать. Иные помещения были завалены грязью до половины. Здесь вперемешку валялись обляпанные цементом доски с торчащими кривыми гвоздями, битый кирпич, комья ссохшегося бетона, ржавая перекрученная арматура, бутылки, рваное тряпье и просто песок. По темным, неряшливым, остро пахнущим сырой штукатуркой помещениям, где в углах чернели кучи дерьма, бродили проектировщики с совковыми лопатами, сгребая все это и выбрасывая в окна.
Иногда министерство, к которому принадлежал институт, затевало собственное строительство; в этом случае походы на стройку достигали масштабов эпидемии и, в сочетании с прочими повинностями, от которых никто не освобождал, окончательно дезорганизовывали проектную жизнь. Подшефный колхоз также нередко затевал строительство очередного коровника, куда направлялись дополнительные бригады мужчин. Некоторые работали на колхозной лесопилке, подкатывая бревна и оттаскивая готовые доски. Самые предприимчивые налаживали отношения с председателем, выполняли срочные работы и получали за них неучтенные деньги. Многие даже возвращались сюда шабашить на целый отпуск и не оставались внакладе.
Для автолюбителей существовал оригинальный вариант ДНД: нацепив красные повязки и вооружась полосатой палкой, они помогали постовым регулировать движение на перекрестках. Им выдавали удостоверение автоинспектора и броскую табличку с этой же надписью, которую они прикрепляли к заднему стеклу своей машины. Милиция считала их союзниками и штрафовала редко.
В летние месяцы, согласно райкомовской разнарядке, по одному-два комсомольца из каждого отдела направлялись вожатыми в пионерские лагеря. На этот случай в каждом институте имелась целая обойма завсегдатаев, рассматривавших привольную лагерную жизнь как дополнительный отпуск. Главным их интересом были взаимные амуры, которые, если судить по неосторожным репликам, иногда затрагивали и наиболее раскованных подопечных. Некоторые, вернувшись, все никак не могли успокоиться, тяжело вздыхали и облизывались.
Наиболее сварливых сотрудниц регулярно направляли в суды в качестве народных заседателей, официально представлявших там интересы общественности. Заседания вел судья, а решения принимались совместно этой тройкой. Но поскольку заседатели не имели никакого юридического образования и опыта, то в большинстве случаев тупо поддакивали судье, который, таким образом, оказывался полностью бесконтролен.
В самом институте всегда не хватало уборщиц, и некоторые женщины-инженеры в целях приработка соглашались по совместительству убирать помещения своих отделов. Дождавшись окончания рабочего дня, они прятали калькулятор и брались за тряпку, но поскольку при этом чувствовали себя глубоко оскорбленными, особой чистоты от них ожидать не приходилось.
По мере того, как магазины пустели и все больше продуктов приходилось добывать с черного хода, тамошнее начальство отказывалось отоваривать институт, если взамен им не предоставляли сотрудников для погрузки и прочих тяжелых работ. Аналогичным образом действовала институтская столовая, где инженеры, чередуясь, мыли посуду, таскали котлы, выносили мусор и т.п.
В 1970 году, когда государство с помпой отмечало столетие со дня рождения Ленина, а дела между тем шли все хуже, у кого-то возникла мысль возродить субботники революционных лет под тем предлогом, что Ленин однажды назвал их школой коммунизма. Это были бесплатные выходы на внеурочную работу по идейным соображениям: история утверждает, что служащие Каланчевского железнодорожного депо, осознав опасность разрухи на транспорте, по собственной инициативе отремонтировали несколько паровозов. Их трудовой почин подхватили в разных местах, и даже сам Ленин тащил на уборке Кремля вошедшее в анекдоты бревно. На самом деле субботники являлись весьма неэффективной формой рабского принуждения к труду; они приносили мало пользы и вызывали такое раздражение, что от них вскорости пришлось отказаться.
Теперь этот исторический казус был реанимирован: отныне дни рождения вождя мирового пролетариата (22 апреля) следовало отмечать коммунистическим трудом, т.е. субботником, который организовывался в ближайшую к годовщине субботу. Весной сотрудники большей частью выходили на уборку заваленных мусором и прошлогодней листвой газонов, сгребали все это кучами и грузили в самосвалы.
Другой вариант касался той же стройки. Но чаще всего субботник оборачивался обыкновенным рабочим днем, только бесплатным. Ответственно относившиеся к своему делу проектировщики нередко даже радовались возможности немного продвинуть горящую работу, от которой их постоянно отрывали; однако большинство дрожало от злости и считало своим долгом вовсе не прикасаться к чертежам. Вообще субботники, составляя ничтожный процент досаждавших инженерам повинностей, почему-то вызывали у них непропорционально сильные эмоции и приносили стране гораздо больше идеологического ущерба, чем материальной выгоды.
Иногда делались попытки загрузить проектировщиков чем-либо уж вовсе неподходящим. К примеру, однажды мужчин хотели принудить кататься в автобусах контролерами и проверять билеты. Когда подобная дикая разнарядка спускалась в отдел, там глухо гудели и наконец разражалась буря. Кто-нибудь самый смелый решительно заявлял, что скорее готов уволиться, а этого делать не станет; другие шумно поддерживали его и даже отправляли депутацию к директору. Тот, кряхтя, ехал в райком объясняться. Когда отказы начинали сыпаться со всех сторон, там наконец приходили к выводу, что перегнули палку, и неудачная инициатива предавалась забвению.
В результате исполнения всех этих повинностей проектный институт терял около половины своего рабочего времени, и потому вынужден был содержать и оплачивать вдвое больше сотрудников, чем действительно требовалось для дела. Получалось, что государство давало множеству своих граждан бесплатное высшее образование лишь затем, чтоб они грузили в колхозах картошку, дежурили вечерами на улицах и подметали газоны. И чем дальше катилось время, тем все гуще сыпались разнарядки и разнообразнее становились повинности.
Некоторые из них, вроде уборки урожая, еще можно было оправдать крайней необходимостью, авралом, подобно тому как всем миром тушат пожар или отбивают врага. Но люди видели, что на них под благовидными предлогами просто переваливают чужую грязную работу, которую там никто не хочет делать, или за которую государство не желает соответствующим образом платить. Более того, на каждом шагу оказывалось, что работники подшефных организаций, которым они приезжали помогать, сами никогда не работали, а только указывали и проверяли, считая себя местной аристократией, а присланных инженеров - жалкими и бесправными поденщиками.
Проектные коллективы превратились в бригады разнорабочих, коротавшие время за чертежами в ожидании своего настоящего дела. Еще удивительнее, что подобная же участь постигла квалифицированных заводских рабочих, непрестанно отрываемых от станков, и вообще всех, кто занимался в нашем отечестве чем-либо путным.
Нетрудно представить, до какой степени подобная практика расхолаживала людей и вселяла презрение к их основной профессии. Больше других страдала молодежь: поскольку новички мало что умели полезного, начальство без конца гоняло их по колхозам и базам, где они не только не могли усовершенствовать свое мастерство, но даже теряли прежние институтские знания. Некоторые справедливо решали, что если инженерная должность на практике заключается в одних овощных базах, гораздо выгоднее прямо устроиться на эту базу, наживать состояние воровством и свысока распоряжаться своими бывшими коллегами.
Создав уравниловку, советское государство обескровило нижние ярусы общественной пирамиды, занимавшиеся грязными, неблагодарными, но необходимыми обществу делами. И когда там не осталось исполнителей, грязная работа вышла из своих естественных берегов и потекла вверх, размывая и пачкая все следующие яруса, кроме самой макушки. И все, что в этих ярусах еще сохранялось здорового, красивого и полезного, под действием агрессивной донной грязи быстро обращалось в ничтожество. Люмпены, поднявшись наверх, остались теми же люмпенами, лишь добавив к прочим своим недостаткам вульгарное самомнение; но образованные люди и квалифицированные работники, против своей воли втянутые в люмпенский обиход, безнадежно растворялись там, словно жемчуг в уксусе, и сами люмпенизировались.
