Тот-кто-выжил-за-наши-грехи

Поттериана, самый коммерчески успешный проект современной литературы, — одновременно еще и самый моралистический. Но это тоже может быть достоинством.

Все кончилось, господа. Мальчик все-таки был. Гарри Поттер страдал, но не умер. Галочка поставлена над всеми «й», точка — в финале.

То есть, конечно, насчет «все кончилось» и «точка поставлена» никаких гарантий: бизнес есть бизнес, и никто не может поручиться, что поттериана не прирастет очередным сиквелом, — никто и ничто, даже эпилог с названием «Девятнадцать лет спустя». Но Джоан Роулинг на протяжении всей своей саги демонстрировала авторскую и человеческую адекватность, неожиданную для бедной учителки, чей записанный едва не на салфетках в кафе роман стал главным брендом мирового массолита, а ее саму сделал миллиардером. Так что рискнем все-таки назвать книгу «Гарри Поттер и Дары Смерти», вышедшую в русском официальном переводе 13-го несчастливого числа, не только седьмой, но и — последней.

Собственно, благодаря интернету с его форумами и стремительным любительским переводом все заинтересованные лица были в курсе еще до выхода перевода Ильина-Лахути-Сокольской в «Росмэне» — и про то, что Гарри вопреки слухам останется жив, и про то, что доброй трети других главных персонажей такое счастье не светит, и про все остальное. Гарри странствует по Британии и разыскивает «крестражи», в которые лорд Волдеморт расфасовал фрагменты своей трудноистребимой души. Пожиратели Смерти обретают контроль над Министерством Магии и устраивают зачистку всех «маггловских выродков», то бишь нечистокровных волшебников. В школе чародейства Хогвартс воцаряются темные силы во главе с профессором Снейпом, он же Снегг, про которого только в самом конце станет понятно, хорош он или плох. Собственно, ничего не ясно даже насчет профессора Дамблдора: очень может быть, что самый положительный герой поттерианы был вовсе не так мил, как казалось. Зло властвует практически безраздельно, и шансы добра на матч-реванш тают с каждым днем. Но, конечно, матч-реванш будет. Не может не быть.

А то мы не догадывались. С эпопеями вообще такая беда — всем всё приблизительно ясно задолго до завершения, и окончательного расчета читатель ожидает, уже держа ответ в уме. Зато можно наконец с чистой совестью обобщить и подытожить, сказать себе и другим, что же все это такое было.

И вот тут чаще прочего звучало: сага про Гарри Поттера, всемирный феномен, заново приохотивший потерянное компьютерное поколение к чтению, жанровая революция, вызвавшая цепную реакцию подражаний, тренд и бренд, возбудивший планетарную моду и сюрреалистические протесты главных христианских церквей, — «просто литература». Нормальная, чуть повыше среднего.

Не меньше, конечно. Но и не больше.

Что ж: это так. И не так.

Вот уж что точно — Джоан Роулинг вообще посредственный писатель; первые книги могли смазывать, приглушать очевидность этого факта эйфорической инъекцией чудесного (а ингредиенты своего «коктейля счастья» скромная британская разведенка, нельзя не признать, подобрала здорово), но на дистанции-то все очевидно.

У Роулинг недурна фантазия, это да, — а еще лучше усидчивость и педантичность, способность скрупулезно учитывать и грамотно комбинировать бесчисленные артефакты из чудовищно богатой сокровищницы англоязычного литературного волшебства.

Роулинг здорово умеет вывязывать сложные сюжеты-многоходовки на стыке (слова-то все какие нерусские!) триллера, хоррора и квеста — но и тут ведь скорее тщательность вязания на спицах, не полет, но труд: всякий, кому довелось мучиться хоть над простеньким детективным сюжетцем, в котором, однако, увязаны были бы все концы и стреляли бы все заблаговременно развешанные ружья, знает, какая это адова прорва нудной работы, что ж говорить о толстенном семикнижии. Впрочем, и тут идеальный ребус сложился ровно посередине, в «Огненном Кубке» — и если в трех предыдущих книгах по части закрученности и выстроенности фабулы наблюдался очевидный прогресс, то в трех последующих в наличии столь же очевидный спад.

Роулинг очень точно придумала героя: кажется, ни у кого раньше не было такого чудо-мальчика, с малолетства вынужденного играть сразу на двух невыигрышных досках — за неудачника и за знаменитость…

Ну и всё, пожалуй, — дальше придирчивый читатель вынужден проставлять в основном минусы.

Роулинг очень-так-себе-стилист: текст ее ровен, крепок и плотен, как не славянский, но викторианский шкаф, — и столь же пресен, тяжеловесен, скучноват; длиннот — масса, страница там, где иной сочинитель обошелся бы абзацем… и может ли кто припомнить в поттериане хоть одну по-настоящему хлесткую, меткую, едкую фразу, которая оставляла бы ожог в памяти компактной, энергоемкой точностью сказанного? Хоть один парадоксальный — сверх задачи проговаривания необходимого для истории — диалог? Хоть одно описание, от которого замирало бы сердце? Возможно, потому романы про Поттера и трудновато перечитывать: когда ты уже в курсе, что Сами-Знаете-Кто спрятался Сами-Знаете-Где, повествование резко прибавляет в вязкости.

Роулинг неважный психолог: ее разбор механики детских душ грешит схематизмом и многословием, да еще и многие важные винтики оттуда волюнтаристски изъяты — когда пишешь: а) для подростковой аудитории, б) для голливудских экранизаторов, трудно, понятно, соблюсти честность в описании пубертата с его гормональной бурей и зацикленностью на Сами-Знаете-Чем.

И так далее: у Роулинг нет ни холодной поэтичности Ле Гуин, ни дремучей мощи Толкиена, ни гипнотической достоверности Стивена Кинга, ни сновидческой гармонии Нила Геймана… словом, в некоем беллетристическом Хогвартсе она — упорный и старательный, но лишенный блеска первый ученик в компании хулиганистых юных гениев; честный зубрила. Ни в Гриффиндор, ни в Слизерин не определила бы ее магическая шляпа школы Хогвартс.

А главный-то изъян, собственно, в том, что Джоан Роулинг — моралист. «Моралист» и «действительно хороший писатель» не рифмуются по определению. Сила писателя всегда — в точности; в читательском озарении: «да это же я, это же про меня!» Моралист против точности грешит: нравственному закону, всегда (и уж точно — в этой реальности) субъективному, он придает объективную силу, иррациональность мотивирует рационально — точнее, отменяет иррациональность вовсе, вписывая чудо любви, дружбы и самопожертвования в учебник физики, в четкую систему «если — то»; но что философии, исследующей границы познания, иногда хорошо, то литературе, взыскующей нутряной истины бытия, смерть. Причесывание хаоса — дело неблагодарное: писатель вполне может позволить добру победить зло — не стоит только настаивать на логичности и конечной неизбежности такой победы.

И, однако же, именно главный недостаток Джоан Роулинг оборачивается главным ее достоинством. Потому что иногда быть моралистом — умным, тонким, незашоренным и не нахрапистым моралистом, — важнее, чем быть хорошим писателем.

Роулинг — хороший моралист, и это повод простить ей все писательские огрехи.

Не знаю, какая из нее была учительница по жизни, — но по литературе я поставил бы ей высший балл. У нее есть редкий дар проговаривать тривиальные (и все равно неочевидные) вещи увлекательно и без дидактизма. Нам доводилось уже писать, что обрушение или скомпрометированность всех традиционных систем координат назначили в современном мире сказочника на должность проповедника; так вот Роулинг делает свою работу очень достойно.

Говоря совсем грубо, индивид, не регламентированный жесткой этикой извне, оказывается волен сам выбирать, быть ему свиньей или человеком, — и именно про важность выбора в конечном счете сочинила Роулинг целых семь увесистых книг. Человек не есть то, что есть в нем, напоминает она, потому что во всех есть всё — от крайней подлости и трусости до крайнего благородства; человек есть то, что он выбирает и делает. Поттериана — очень английский гимн здоровому индивидуализму, апология свободы как, черт возьми, осознанной необходимости: когда выбираешь и делаешь то, что считаешь нужным, — и готов отвечать за все последствия выбранного и сделанного. В том числе (или так: в первую очередь) — последствия для других. Только это, собственно, и называется человеческой ответственностью — а кроме нее случается разве что уголовная.

Потому и взрослеют так стремительно последние романы поттерианы, потому и форсирует Роулинг социальный, антиутопический элемент, превращает Министерство Магии в клон оруэлловских Министерств, объявляет охоту на «магглорожденных», загоняет симпатичных героев в безвыходные ситуации, заливает камни школы Хогвартс шекспировскими потоками крови, сбивается с волшебной сказки то на сатирический памфлет, то на публицистическую притчу о людях, попавших в жернова набирающей обороты тоталитарной машины, жертвует ради остроты высказывания и саспенсом, и логикой, и обаянием: дай бог, сюжетная инерция вывезет, кривая накопленного за первые две трети саги интереса, — а договорить-то надо.

Применительно к здесь и сейчас разговор и вовсе получается не по-хорошему забавным: у нас ведь большой и исторический, и сиюминутный опыт того, как всякого Волдеморта играют свита и толпа, как «властелина сначала лепят из пластилина, а уж после он передушит нас, как котят». Впрочем, Джоан Роулинг точно не имела в виду сочинить руководство по правильному поведению для ответственного носителя гражданского сознания в обществе нестойкой демократии; скорее уж — вполне универсальную инструкцию, как из маленького (в любом, что возрастном, что экзистенциальном смысле) человека не превратиться в большую свинью.

Педагогическую действенность такой инструкции точно не стоит преувеличивать — как и вообще силу искусства; сказано же, что жизнь есть процесс компромисса, то бишь постепенного принесения в жертву своих чувств и убеждений, а то и их предательства; и никакое искусство тут никого ни от чего не удержит.

Но ведь верно и другое: что полезно если не осознать, то хотя бы ощутить жертву — жертвой, а предательство — предательством.

От таких ощущений человеку бывает плохо и стыдно. И тогда человек, может быть, хотя бы не сделает откровенной подлости. А иногда, очень-очень редко, даже совершит, простите, подвиг.

Вовсе не гарантию, но — шанс на такие ощущения и дают нам прочитанные в детстве правильные книжки.

Александр Гаррос